Вчера  ~celena~ столько говорила по телефону о рассказах Бориса Виана, что я просто не могла не найти их в интернете, а прочитав, не смогла не выложить здесь...


Борис Виан, "Пустынная тропа"


I

Молодой человек собирался жениться. Он заканчивал школу
мраморщиков, специализирующихся по всем видам надгробий. Это
был юноша из хорошей семьи: его отец заведовал отделом в
Компании трубопроводов, а его мать весила шестьдесят семь
килограммов. Они жили на улице Двух Братьев, пятнадцать, обои у
них в столовой не менялись, к сожалению, с тысяча девятьсот
двадцать шестого года: на фоне берлинской лазури апельсины
апельсинового цвета -- а это ведь безвкусно. Теперь в моде обои
вообще без рисунка, и потом на более светлом фоне. Его звали
Фидель, что значит Верный, а отца -- Жюст, что значит
Справедливый. Мать тоже как-то звали.
Вечером он, как всегда, спустился в метро, чтобы доехать
до школы. Под мышкой у него была надгробная плита, а в
маленьком чемоданчике -- инструменты. Он не скупился на
плацкарту: когда едешь в общем вагоне с тяжелой, громоздкой
плитой, трудно избежать едких замечаний, которые могут
испортить полированную поверхность мрамора.
читать дальшеНа станции Денфер-Рошро в его купе вошел ученик той же
школы, только старшего класса. Он держал под мышкой надгробную
плиту больших размеров и нес еще хозяйственную сумку, в которой
лежал красивый крест, отделанный фиолетовым бисером. Фидель
поздоровался. Порядки в школе были строгие: всем учащимся
полагалось носить черный костюм и менять белье дважды в неделю.
Им следовало также воздерживаться от неуместных выходок: не
выходить, например, без шляпы, не курить на улице. Фидель с
завистью смотрел на фиолетовый крест; но время летит быстро,
утешал он себя, через два месяца он перейдет в старший класс.
Тогда в его распоряжении будут большие надгробные плиты, два
креста, отделанные бисером, и один гранитный, правда, его
нельзя брать домой. На всех учебных пособиях стояло имя
директора школы, так как они представляли большую ценность, но
ученикам разрешалось работать над некоторыми композициями дома,
чтобы закрепить полученные в школе знания и навыки. В младшем
классе изучались надгробные плиты для детей до шестнадцати лет,
затем учащиеся получал доступ к юношеским могилам и, наконец, в
старшем классе имели дело с памятниками для взрослых -- это
была самая интересная и разнообразная работа. Занятия были,
конечно, только теоретические: опираясь на приобретенные
знания, ученики создавали проекты памятников, практическое же
воплощение оставалось за отделением ваятелей. При шкале имелась
комиссия по распределению, где художников и ваятелей, успешно
сдавших выпускные экзамены, объединяли в пары, руководствуясь
индивидуальными особенностями каждого и серией тестов,
разработанных обществом парижского транспорта. Художники
изучали, кроме всего прочего, коммерческую сторону дела и
отношения с заказчиками; ввиду этого им необходимо было
соблюдать полную корректность в одежде и манерах.
Оба ученика вышли на станции Сен-Мишель и направились
вверх по бульвару. По специальному разрешению Клюнийского
аббатства школа была размещена в руинах древних терм Юлиана
Заступника, и часть занятий проводилась по ночам среди
развалин; такая атмосфера благотворно действовала на учащихся,
способствуя развитию у них утонченного художественного вкуса,
отвечающего требованиям современной погребальной эстетики.
Приближаясь к развалинам, Фидель и его спутник услышали
похоронный звон и ускорили шаг: это был сигнал к началу
занятий.


II

В полночь начиналась большая перемена, продолжавшаяся
примерно час. Ученики выходили прогуляться среди развалин,
подышать свежим воздухом и развлекались, стараясь разобрать
древнееврейские надписи на могильных плитах, которых в руинах
терм Юлиана было множество.
Им также разрешалось проводить свободный час в баре,
открытом по соседству при музее Клюнийскими аббатами Лазарем
Вейлем и Жозефом Симоновичем. Фидель любил зайти в бар и
побеседовать с хозяевами: их глубокие познания в области
искусства ваяния надгробий и оригинальность их суждений
восхищали прилежного юношу, который забывал о памятниках лишь
для того, чтобы воскресить в памяти прелестный образ своей
невесты Ноэми.
Ноэми -- ее отец был инспектором, а мать прекрасно
сохранилась -- жила на бульваре Сен-Жермен в скромной
двенадцатикомнатной квартирке на третьем этаже; у нее были две
сестры одного с нею возраста и три брата, из которых один был
на год старше, почему в семье его называли старшим.
Иногда Ноэми заходила в бар при музее провести полчасика с
женихом под отеческим оком Жозефа Симоновича, и молодые люди
обменивались нежными клятвами, потягивая "Дух Смерти", шедевр
Жозефа.
По правилам учащимся не полагалось пить ничего крепче
черного кофе с капелькой ликера, но иногда они позволяли себе
небольшие нарушения без серьезных последствий для своего
морального облика: их корректность оставалась безупречной.
В этот вечер Фидель не виделся с Ноэми. Он назначил
встречу Лорану, своему старому школьному другу, теперь
практиканту в больнице Отель-Дье. Лоран часто дежурил по ночам
и мог отлучиться, когда бывало не слишком много работы.
На этот раз Лоран опоздал: когда он пришел, было уже без
двадцати час. Ему пришлось задержаться: в больницу привезли
какого-то пьяницу в сопровождении пяти-шести жандармов, как
обычно бывает в подобных случаях. Врачи не могли понять, был ли
он действительно пьян, однако добросовестность полицейских,
избивших его до полусмерти, не оставляла сомнений, и так как он
пребывал в бессознательном состоянии, снять с него показания не
удалось.
-- Он кричал: "Да здравствует свобода!", -- сказал один из
жандармов, -- и переходил улицу в неположенном месте.
-- Ну, пришлось ему вмазать, -- сказал другой. -- Разве
можно допустить, чтобы в студенческом квартале лица в состоянии
опьянения подавали дурной пример молодежи?
От стыда бедняга скончался под наркозом еще до операции:
это и задержало Лорана. К счастью, его коллега Петер Нья
остался на дежурстве и занялся пострадавшим.
-- Когда твоя свадьба? -- спросил Лоран.
-- На той неделе...
-- А когда мы похороним твою холостяцкую жизнь? Ты готов к
этому мероприятию?
-- Ну, -- рассмеялся Фидель, -- наверно, тоже на той
неделе.
-- Знаешь, -- сказал Лоран, -- надо тебе серьезно этим
заняться.
-- Я и занимаюсь.
-- Кого же ты пригласишь?
-- Тебя, Пьера и Майора.
-- Кто это -- Майор?
-- Друг Пьера. Пьер очень хочет нас познакомить.
-- А что он собой представляет?
-- Пьер говорит, что он посетил массу кладбищ и может быть
полезен для моей карьеры. И вообще это занятный человек.
-- Майор так Майор, -- согласился Лоран. -- А девушки?
-- О! -- возмутился Фидель. -- Никаких девушек! Подумай,
ведь через три дня я женюсь.
-- А зачем же, по-твоему, хоронят холостяцкую жизнь?
-- Похороны -- дело серьезное, -- протянул Фидель, -- и я
хочу дать моей невесте то же, чего требую от нее.
-- То есть абсолютную невинность? -- уточнил Лоран.
-- По крайней мере, относительную, -- сказал Фидель,
потупившись.
-- Ладно! -- заключил Лоран.-- Стало быть -- мальчишник.
-- Разумеется, -- ответил Фидель. -- В среду в семь вечера
у меня.
Пробило час ночи, и друзья вышли из бара. Лоран попрощался
с Жозефом, пожал руку Фиделю и направился к больнице.
Фидель вернулся к своим одноклассникам в южный склеп, где
проходили занятия. Там же помещался выставочный зал для
курсовых и дипломных проектов.
Начался урок. Он был посвящен окраске в черный цвет гравия
вокруг карликовых буксов, составляющих растительное окаймление
памятника образца номер двадцать восемь из гранита с
полурельефным крестом.
Фидель достал рабочую тетрадь и уселся на глыбу красного
мрамора, предназначенного для надгробия фантазии.


III

В четыре началась получасовая перемена. Фидель вышел с
приятелем прогуляться среди развалин.
Над ним сияли звезды, он ясно различал их все, кроме
Бетельгейзе, которая слишком ярко горела в прошлом месяце и
теперь, из-за перерасхода энергии, временно погасла. Фидель
плотнее обмотал шарф вокруг шеи. С бульвара, проникая сквозь
решетку, дул легкий ветерок, и он старался держаться в
безветренных полосах за железными прутьями. Дойдя до угла, где
громоздились древнееврейские надгробья, которые разрешалось
обследовать, Фидель сел на одно из них.
Прямо перед ним лежал наполовину засыпанный землей обломок
свода: все, что осталось от древней колоннады. Он был
поразительно похож на устрицу: одна створка идеально
закруглена, другая -- плоская. Фидель поднатужился, пытаясь
перевернуть камень, наконец ему это удалось. Под камнем, в
ямке, лежали, крепко обнявшись, две сонные уховертки, рядом
спала сороконожка и три отлично сохранившихся мятных леденца.
Он принялся сосать их один за другим, покончив с этим, опустил
камень на место и, вдруг заметив это разительное сходство с
устрицей, достал из кармана зубило, опустился на колени и
попробовал открыть раковину.
После ряда бесплодных попыток ему удалось ввести острие
зубила в забитую мхом и землей щель. Он нажал изо всех сил -- и
зубило сломалось. Он достал еще одно. Тут камень не выдержал и
раскрылся. Фидель осторожно отложил верхнюю половинку в сторону
и заглянул внутрь. На золотистом песке лежала фотография Ноэми,
в резной рамке, под стеклом, прелестная, как роза. Розу он вдел
в петлицу и поднял портрет, потом положил его обратно в песок.
Губы Ноэми шевельнулись, и он разбил стекло, чтобы
услышать ее слова. И ответил, что тоже любит ее.
Занималась заря. Начинался последний урок. Птичка
выпорхнула из гнезда, подергала одну за другой веточки, из
которых оно было свито, встряхнулась, потянулась, улетела,
вернулась, неся в клюве завтрак, но Фиделя уже не было. Птичка
позавтракала за двоих. От этого у нее все утро болел живот.


IV

Ноэми читала у себя в комнате. Перед ней стоял завтрак,
который только что принесли: ореховый торт и лангустин под
майонезом. Она соблюдала диету: берегла печень.
Девушка читала житие пресвятой Елизаветы Венгерской,
написанное виконтом де Монталамбер, и, дойдя до сцены гибели
отважного ландграфа, молодого мужа Елизаветы, горько заплакала.
Но на душе у нее было светло и радостно, поэтому она
захлопнула грустную книгу и открыла "Трое в лодке", но вдруг в
голову ей пришли серьезные мысли, и она бросила читать, так как
пришлось бы встать, чтобы найти подходящее к случаю
произведение; на ночном столике оставался только телефонный
справочник.
Чтобы отвлечься, она проделала несколько упражнений из
финского гимнастического комплекса; эти упражнения выполняются
в положении лежа, без движения, и состоят в последовательном
напряжении и расслаблении строго определенных мышц.
Затем она встала, надела яркое полотняное платьице,
поднялась на три ступеньки, открыла дверь в соседнюю комнату и
упала с полуметровой высоты: комната была расположена на одном
уровне с ее спальней. Упала она так неудачно, что слегка
вывихнула ногу, и, поднявшись, направилась в ванную комнату
наложить повязку. Там она села перед зеркалом и, пригладив
пышные темно-рыжие волосы, улыбнулась своему отражению. Однако
боль в вывихнутой лодыжке помешало тому улыбнуться в ответ, и
Ноэми расплакалась от жалости. Тогда отражение через силу
попыталось улыбнуться, чтобы успокоить ее, и все вновь вошло в
свою колею, хотя, впрочем, из нее и не выходило.


V

Фидель начал готовиться к вечеринке. Родителей дома не
будет. Вообще-то их присутствие не мешает чувствовать себя
относительно свободным, но его старики -- из тех, что по своей
инициативе уходят в кино, чтобы не стеснять молодежь. Фидель
вовсе не собирался устраивать оргию, но врожденная стыдливость
не позволила бы ему даже на словах быть слишком вольным в
присутствии старших, а Фиделю хотелось, по крайней мере, излить
друзьям всю полноту своего счастья, и он уже трепетал в
предвкушении этой словесной вакханалии.
Столовая, большая, длинная комната с высоким потолком,
прекрасно подойдет для праздничного ужина, думал Фидель. На
стенах были развешаны фотографии роскошных надгробий, сделанных
по его проектам: серые тона гранита приятно оживляли комнату.
Мебели было совсем мало: низкий, длинный буфет из мореной
березы, на котором стояли два серебряных подсвечника с красными
свечами. Стол такого же дерева, более темные, почти черные
стулья из той редкой разновидности березы, которая встречается
только в Африке и туземное название которой буквально означает:
черное дерево, отделанное красным сафьяном. Хозяин сядет,
конечно, спиной к окну.
Все было прекрасно, кроме обоев с апельсинами
апельсинового цвета на фоне берлинской лазури. Фидель позвонил
по телефону и попросил прислать маляра. Он решил, что апельсины
цвета берлинской лазури на апельсиновом фоне будут выглядеть
лучше. Подумав, он пришел к выводу, что одноцветные обои беж с
выделкой тоже неплохо, и маляр оклеил столовую такими обоями,
чередуя кремовые полосы полосами цвета слоновой кости, отделав
все это ярко-красным бордюром, удачно сочетавшимся с красным
сафьяном на стульях, и заменил фотографии надгробий портретом
Нозми, который он заговорщицки подмигнув Фиделю, достал из
своего складного столика, заменявшего ему стремянку.


VI

В это утро Ноэми долго нежилась в постели. Она, впрочем,
не бездельничала, а вязала. В лакированной корзиночке из ивовых
прутьев лежали три больших мотка белого ангорского пуха и один
моток простой красной шерсти. Она заканчивала перед: еще
четырнадцать рядов. Весь перед был из белого пуха, только два
ряда занимала красная полоса, потом -- еще два ряда белым, а на
следующих десяти рядах она хотела вывязать красным по белому
имя своего жениха; ангорский пух наполовину скроет его и
убережет от холода. Она вывяжет рунические письмена -- так
проще, вяжешь на девяти рядах восемь изнаночных петель белой
шерстью и две лицевых красной. Выйдет очень красивый свитер.
После обеда она собиралась пойти с подружкой в кино,
посмотреть новый фильм с участием Манфреда Карота; героиня
этого фильма носила точно такой же пуловер, какой вязала Ноэми.
Они договорились встретиться в "Зеленой птице" в половине
пятого, с тем чтобы успеть к началу картины, но опоздать на
журнал, который они видели на этой неделе девятнадцать раз.


VII

В это же утро Пьер, один из приглашенных на вечеринку
Фиделя, тщательно побрился и надел чистую рубашку, собираясь на
работу; он был инженером на одном рискованном предприятии. Пьер
ждал звонка Майора, чтобы продиктовать ему адрес Фиделя или
договориться о встрече и пойти вместе.
А Майор вышел из своего личного самолета в четырнадцать
часов двадцать минут, оставил пустой чемодан в камере хранения
и, чтобы возместить потерю, забрал чемодан одного из соседей по
очереди; громким криком подозвал такси, сообщил водителю, что у
того нос в саже, сел в метро, после чего ни один пассажир не
находил себе места; ровно в пятнадцать часов вышел на нужной
станции и пешком добрался до своего особняка на улице Львиного
сердца.
Полчаса спустя он вышел оттуда, предоставив прислуге
расправляться с кошмарным беспорядком, учиненным в этот
рекордный срок. Он переоделся и размахивал элегантной тростью с
черепаховым набалдашником, а его стеклянный глаз сиял, как
прожектор, ослепляя тех немногих, кого он удостаивал взглядом.
Он зашел в кафе, взмахом трости снес голову случайному
посетителю, безобиднейшему человеку, и, чтобы не слышать
протестов официанта, забил ему глотку чаевыми, как кляпом.
Затем заперся на два поворота ключа в телефонной будке, однако
из-за неисправности диска пол не выдержал его веса и
провалился.
Таким образом Майор оказался в винном погребе, пользуясь
случаем, прикарманил, то есть рассовал по своим многочисленным
карманам, несколько бутылок, поднялся по лестнице с самым
непринужденным видом и отправился на поиски заведения покрепче.
Он нашел то, что искал, удобно устроился в телефонной
будке, опустил в щель жетон и набрал номер Пьера.


VIII

Лоран делал операцию гиппариона яичника. Четвертый случай
за день. Петер Нья ассистировал ему. Начали, как обычно, с
фиксации. Пациент лежал на операционном столе, представлявшем
собой что-то вроде буквы А из металлических трубок. Больной
удерживался в равновесии, опираясь позвоночником на острие
буквы, по обе стороны свисали голова и ноги. Кожа на животе
держалась натянуто. Боль от неудобного положения заглушала
жестокие боли, которые причинял гиппарион. Резкий свет от
большой лампы над столом падал на оперируемый участок, и
гиппарион беспокойно двигался под кожей: он не любил света.
-- Эвинан! -- сказал Лоран.
Петер Нья приготовил шприц, протер сгиб руки больного
тампоном со спиртом, воткнул иглу в синеватую вену. Она
лопнула, издав слабый хлюпающий звук. Петер поискал, куда бы
еще сделать укол, не нашел более подходящего места и быстрым
движением всадил покривившуюся иглу под мышку, где курчавились
густые волосы. Серебристая жидкость под давлением поршня вошла
в тело, и под правым глазом больного вздулся маленький бугорок.
-- Считайте до десяти, -- приказал Лоран.
Больной остановился на шести.
-- Странно, -- заметил Петер Нья. -- Обычно засыпают не
раньше, чем через двадцать секунд.
-- Я не сплю, -- пробурчал больной. -- Я умею считать
только до шести...
И туг же уснул. Мышцы, напряженные в состоянии
бодрствования, расслабились, позвоночник как бы сложился
пополам, голова и ноги прижались к металлическим опорам,
образовывавшим острый угол.
-- Видишь? -- тихо спросил Лоран.
-- Да, -- выдохнул Петер Нья.
Гиппарион, сильно обеспокоенный, пытался прятаться от
света.
-- Иглу! -- сказал Лоран.
Петер подал ему длинную стальную иглу с голубоватым
отливом и с никелированной ручкой. Лоран тщательно прицелился и
вонзил острие иглы прямо в темный желвак под кожей, который
сразу перестал шевелиться. Лоран удерживал его, навалившись
всем телом. Через минуту он отпустил иглу.
-- Готово. Можно оперировать. Давай скорее, в семь я
должен быть у друга.


IX

Служанка открыла дверь Пьеру и Майору, Фидель встретил их
в прихожей.
-- А где же Лоран? Вы не вместе? -- спросил он.
-- Он придет прямо из больницы, -- ответил Пьер. --
Познакомься, это Майор.
-- Очень приятно, -- сказал Фидель. -- Вы не заставили
себя ждать. Я сказал Лорану -- в семь часов, а сейчас только
четверть седьмого. Мы успеем поболтать.
-- Вы так любезны, -- улыбнулся Майор. -- Мы могли бы и на
лестнице подождать.
Фидель принял это за милую шутку, рассмеялся, двое друзей
присоединились к нему, и хор замер на увеличенном трезвучии.
-- Проходите в гостиную, -- пригласил Фидель.
Они так и сделали. Стены гостиной были оклеены красивыми
обоями: зеленые апельсины на лиловато-фиолетовом фоне.
Небольшой бар, тахта, столик, кожаные кресла.
-- Хотите виноградного соку? -- предложил Фидель.
-- Только перебродившего и выдержанного, -- уточнил Майор.
-- Его еще иногда называют коньяком, а иногда арманьяком,
смотря в какой местности он производится.
-- Вы много путешествовали, -- заметил Фидель с
восхищением.
-- Я... -- сказал Майор.
Друзья, со стаканами в руках, расположились на тахте, а
Майор утопал в мягком кресле.
-- ...видел океаны и моря, Новый Свет и Старый, сперва
Новый, из любви к новшеству. Старый -- позднее, как полагается.
Я обрыскал земной шар, обшаривая карманы своих ближних, и
прожигал жизнь, вскрывал несгораемые шкафы, на улицах сорил
золотом, то бишь окурками сигарет с золотым ободком, носил
пальто производства Рубе и каждый день предвкушал новые чудеса.
-- А кладбища вы видели? -- спросил Фидель.
-- Я их даже заполнял! -- холодно сказал Майор. -- Я мог
бы рассказать вам о красных могилах на Подветренных островах.
Красные они потому, что вырыты в глинистой почве. Туземцы
заворачивают своих мертвецов в саваны из листьев пандана и
хоронят вечером, на восходе луны. Женщины с обнаженной грудью
поют песнь предков:
Оари мена
Оари мени
Татапи ойра татапи
Аруу Аруу Оари
Мена Татапоу... --
ну и так далее, я должен пощадить ваши уши, вы ведь, надо
полагать, христиане. А потом местный колдун зажигает свечу и
безмолвно склоняется перед ночных светилом.
-- А надгробные камни у них есть? -- спросил Фидель.
-- Целые тонны камней, -- заверил его Майор.
-- Отесанные?
-- Конечно, -- сказал Майор.
-- А в какой форме?
-- В форме камней, -- отрезал Майор и спросил: -- Когда же
ужин?
-- Э-э, -- замялся Фидель, -- может быть, подождем
Лорана...
-- Так позвоните ему, скажите, чтоб поторапливался, --
воскликнул Майор.
-- Э-э... да-да... -- сказал Фидель. -- Сейчас.
Он встал и вышел из гостиной: телефон был в кабинете отца.
Майор, воспользовавшись его отсутствием, перепробовал все
напитки, какие только были в баре. Когда вернулся Фидель, он
уже снова сидел в кресле как ни в чем не бывало.
-- Ну, что?
-- Он задерживается, -- объяснил Фидель. -- К ним только
что привезли женщину, у нее подбиты оба глаза и поврежден
волосяной покров. Ее муж избил.
-- А она что, сдачи дать не могла? -- спросил Майор.
-- Знаете, что она сказала Лорану? Говорит: "Не могла я
при малыше... Это бы дурно повлияло..."
-- До чего же порой добродетельны эти женщины из
простонародья, -- вздохнул Майор.
Он икнул и, ничуть не устыдившись, отнес икоту за счет
своего глаза.
-- Да, -- сказал Фидель. -- Она вела себя безупречно.
Лоран говорит, что освободится через четверть часа.
-- Что ж, тем лучше, -- кивнул Майор. -- Так вот в
Гренландии...


X

Ноэми и ее подружка вышли из кинотеатра. Только что
Манфред Карот принял смерть от руки безжалостных палачей,
гораздо старше его. Глаза Ноэми были полны слез, к тому же
вывихнутая нога все еще болела.
Сгущались сумерки. Шел мелкий дождик, и вокруг фонарей
мерцали ореолы. Улица кишела автомобилями и тяжеловозами на
мехтяге, которые предназначены для транспортировки продуктов
питания.


XI

-- ...И надо заметить, -- продолжал Майор, -- что в
полярном льду мертвецы не сохраняются свежими, а замораживаются
и становятся твердыми, как мясо в холодильнике. Хотя в
холодильнике оно замораживается без всякого льда. Попробуйте-ка
объяснить это явление.
-- Вы сказали, что эскимосы кладут на могилы глыбы льда,
-- прервал его Фидель. -- А они не делают ледяных памятников?
-- Нет, -- заявил Майор. -- По той простой причине, что
могилы представляют собой не холмики, а углубления: вырезается
кусок льда, клиента укладывают в образовавшуюся яму и заливают
водой, но не до краев.
-- Вот как? Почему же? -- спросил Фидель.
-- Это легко объяснить законами физики, -- ответил Майор.
-- Воду получают, растопив вырезанный кусок льда, а ведь всем
известно, что лед, когда тает, теряет в объеме.
-- Но вода же потом замерзает, -- не сдавался Фидель.
-- Да, -- сказал Майор, -- но не забывайте о пингвинах.
-- А! -- протянул Фидель, не понимая.
-- Им все время хочется пить, -- пояснил Майор. -- И не
только им, -- добавил он с присущей ему скромностью и посмотрел
на свой стакан.
Фидель наполнил его, и Майор заговорил снова:
-- Пьер, старина, позвони-ка Лорану, он, наверное, уже
кончил.
Пьер скрылся за дверью кабинета, и оттуда послышался его
голос: он настойчиво уговаривал собеседника.
-- Он не может прийти, -- сказал наконец Пьер.
-- Все возится с этой женщиной? -- рявкнул Майор и
выругался.
-- Нет, с ее мужем. У него сломаны два ребра, нос и шейка
бедра.
-- Хорошо еще, что присутствие ребенка ее сдерживало, --
вздохнул Майор. -- Да, -- он повернулся к Фиделю, -- так вы
завтра женитесь?
-- Да, -- подтвердил Фидель. -- В мэрии...
-- А как выглядит ваша невеста?
-- Она красивая, -- сказал Фидель. -- Щеки у нее розовые,
гладкие, как хорошо отполированный порфир, глаза -- как две
большие черные жемчужины, темно-рыжие волосы уложены венком
вокруг головы, грудь -- словно из белого мрамора, и у нее такой
вид, будто она ограждена от всего мира изящной кованой
решеточкой.
-- Как образно! -- воскликнул Майор; по спине у него
пробежал приятный холодок.


XII

И, правда, Ноэми была очень красива, даже после того как
ее сшиб грузовик. Она упала, голова ее стукнулась о мостовую,
зубы щелкнули. Подружка закричала. Машина "скорой помощи"
задержалась, и пришлось отнести Ноэми на носилках в ближайшую
больницу -- это оказалась Отель-Дье.
По коридору сновали медицинские сестры с ведрами, полными
удаленных миндалин и аппендиксов, которые ассистенты хирургов
выставляют за двери операционных. Две молоденькие сестры
перебрасывались, как мячом, кислородной подушкой в красную и
желтую полоску.
Ноэми все еще была хороша: те же яркие, красиво очерченные
губы, те же густые темно-рыжие волосы и прямой носик, но глаза
ее были закрыты.


XIII

-- Ну, хватит, -- заявил Майор, -- скажите ему, пусть
приходит немедленно, иначе я ухожу.
-- Ладно, -- ответил Фидель, -- постараюсь уговорить его.
Надоел он со своими больными.
-- ...Никак не могу, -- сказал Лоран. -- Только что
привезли девушку, ее сбил грузовик.
-- Приходи, -- настаивал Фидель. -- Пусть кто-нибудь еще
ею займется.
-- Послушай, -- сказал Лоран. -- Не хотелось бы... К тому
же она очень красивая...
-- Ну, знаешь, -- рассердился Фидель. -- Довольно. Ты
выдаешь себя с головой. Постарайся, я тебя очень прошу.
-- Ладно, -- ответил Лоран, -- но если этот осел Дюваль ее
погубит, это будет на твоей совести.
-- К столу! К столу! -- закричал Майор.


XIV

И конечно, операция прошла благополучно, но только не для
Ноэми. Она умерла, и, так как в морге не было свободных мест,
ее родителям сразу позвонили и попросили забрать тело домой.
Ее завернули в простыню, чтобы избавить родных от
тягостного зрелища, какое представляет пролом черепа, а волосы
вынесли отдельно. Их пришлось отрезать -- очень уж они были
длинные.